глава 1 http://mary-spiri.livejournal.com/65732.html
Фотографии http://mary-spiri.livejournal.com/65970.html
глава 2 http://mary-spiri.livejournal.com/66110.html
глава 3.1 http://mary-spiri.livejournal.com/66321.html
глава 3.2 http://mary-spiri.livejournal.com/66718.html
глава 4 http://mary-spiri.livejournal.com/66930.html
Развод, развал и общий распад жизни
B 88-м все в моей жизни начало сыпаться, как карточный домик. К тому времени у меня уже было четкое осознание, что в семейной жизни назревает взрыв, конец, но верить этому мне очень не хотелось. Как страус, если засунешь голову поглубже в песок, то авось ничего не случится. И тут наступило очередное лето, и мы, оставив Нину моим родителям, отправились в поход на Восточный Кавказ, в раион Казбека, вместе с моими друзьями под руководством С.Ю. Лучше его мне походного начальника не встречалось: С.Ю. был всегда спокоен, жизнерадостен, никуда не спешил, всех выслушивал, все обдумывал, хорошо просчитывал возможности нашей группы и обстановку вокруг, и не лез на рожон, кроме пары крайних случаев.
Один из таких случаев произошел в походе 1988-гo на Кавказе, ближе к концу, когда после очень долгого и довольно трудного дня мы оказались в узкой долине с крутыми склонами, по которым периодически слетали камни, равномерно простреливая все дно долины. Быстро стемнело, и деваться нам было совершенно некуда, склоны были слишком высокими и крутыми, вниз нам было не надо, и за пределами долины стоянок не было, ни по карте, ни по описаниям, сделанным другими группами. Оставалось ночевать в долине, на ровной площадке, где до нас уже кто-то разбивал лагерь. Камни падали примерно раз в полчаса, с грохотом летели по склонам, только расслабишься, как грохот неподалеку, но математически выходило не очень опасно, учитывая размеры долины. Мы поставили свои две палатки-серебрянки, как обычно входами друг к другу, мы все спали головами к входу, и получалось два ряда по 4 головы на расстоянии примерно метра друг от друга, можно было переговариваться, смотреть карту, готовить еду и чай, не вылезая из спальников, что было хорошо: костер было жечь не из чего, а ночью было холодно. И тут С.Ю. сказал, что так как место камнеопасное, то нам надо всем принять спиртика, ибо как известно малых да пьяных Б-г бережет. Мы восприняли эту идею очень положительно, все, кроме мужа, напились так, что с трудом забрались в палатки, мы с женой С.Ю. долго помогали друг другу найти вход. Заснули сразу, и вдруг среди ночи раздался жуткий грохот. Надо сказать, что по-настоящему проснулся только мой муж, он вылез из палатки и до утра бродил по долине, а все остальные были еще слишком пьяны, и дрыхли до утра. А утром выяснилось, что довольно-таки большой камень, около 40 см в диаметре, свалился в точности между нашими двумя палатками, разбив один из наших стальных котлов, от этого грохот и приключился, от прямого попадания по стали. Попадание произошло с ювелирной точностью: кругом на расстоянии метра лежало 8 хрупких человеческих голов, которые никак не задело. Моя голова была ближайшей...
А дальше, в последние дни похода, у меня развалился зуб, а от него пошла инфекция в горло, и возникла страшная гнойная ангина. К счастью, мы были уже в городе Владикавказе, ожидая своего самолета, и тут у меня температура поднялась до 40 градусов, и я совсем поплыла. Дикий озноб, я все время сидела в пуховке, голова совсем не соображала, я не понимала, что делать, лечиться вроде лучше в Москве, а до нее надо еще доехать. Муж меня дотащил до самолета, а потом в Москве до дома. Мы с ним и Ниной жили в квартире моих родителей, своей квартиры ни у меня, ни у него не было. Родители были на даче с Ниной, а мы должны были туда поехать по приезде. Однако муж довез меня до пустой квартиры, а потом сказал, что оставаться со мной не может, его ждут, и вообще все, он уходит из семьи. Дальнейшее я могу объяснить только высокой температурой: я бросилась ему в ноги. Что было крайне глупо: просто он ушел не сразу, а через полчаса, когда я несколько поуспокоилась. Следующие пару дней я не помню, валялась с жуткой температурой, с трудом добираясь до туалета или кухни. После чего кризис миновал, температура спала, а муж появился, жить-то ему было негде. Дальше начались мучения: мне хотелось сохранить семью, а муж страдал, и страдания обсуждал со мной, своим лучшим другом. И так неделями, у меня развилась анорексия на почве стресса, есть я почти не могла и изрядно исхудала. И еще до меня скоро дошло, что после моего валяния в ногах, всех этих обсуждений, я простить его не могу, злоба обуревает. К счастью, тут случилась первая международная конференция в Новосибирске, и она меня спасла.
Началась перестройка, страна открылась для иностранцев, и пока еще были деньги на науку и конференции. Наша Р.Г. в это время процветала, у нее было мировое имя, она многократно раньше сама ездила на иностранные конференции, а тут у нее возникла возможность организовать свою в России. И вот Международная конференция по культуре клеток растений была устроена в Новосибирском Академгородке, в сентябре, и всех сотрудников лаборатории Р.Г. туда послали с докладами, помогать организовывать и переводить для иностранцев. B Новосибирске cтояла жарища, и участники каждый день болтались купаться на огромную реку Обь, которую иностранцы называли "Оп". Обское водохранилище в тот момент цвело, кислорода в воде было мало, и любое движение воды, перемешивание, вызывало у тамошней рыбы стремление подплыть-подышать. Так что ты плывешь, а вокруг тебя на расстоянии не больше полметра кружит мощная рыба. А иностранцы восхищались климатом, как сказал мне один пожилой немец: "Кто мне поверит, что с таким загаром я вернулся из Сибири?".
К тому времени я немножко вспомнила подзабытый английский, меня в 88-м посылали на месяц на школу по молекулярной биологии растений в Болгарии, где все общение шло по-английски. Первый пленарный доклад в Новосибирске делала профессор из Беркли Рене Сунг, его должен был переводить мальчик из института иностранных языков, причем не синхронно, специалистов такой квалификации не было, а последовательно. Начиная со второй фразы, стало понятно, что мальчик совсем не знает наш предмет, и переводить не может. Р.Г. мальчика тут же прогнала: "Дорогой, вы не справляетесь, вам лучше уйти, а переводить нам сейчас будет...- она замялась, обводя зал глазами, - вот Машенька и будет, давайте на сцену поскорее, чтобы время не тратить". Я поднялась на ватных ногах, но мне и в голову не пришло заартачиться. В то время, если задача была трудна, меня охватывал кураж, а тут такая возможность отвлечься и развлечься. Плюс предмет лекции я знала хорошо, сама занималась тем же самым, немножко под другим углом. И в течении полутора часов переводила, причем увидев, что народ моим переводом доволен, Рене стала реже останавливаться, т.е. я фактически пересказывала ее доклад в выжатом и сокращенном виде, иначе мы бы не уложились в отведенное время, и в конце я была, как выжатый лимон. А во время перерыва Р.Г. меня радостно кинулась обнимать со словами: "Машенька, как же мне вас наградить, сделаю-ка я из вас профессора!" А я на эту шутку ответила другой шуткой: "Р. Г., лучше пошлите меня работать за рубеж", и Р.Г. тут же согласилась. Только вот будущее показало, что это была не шутка. А дальше конференция шла, как по маслу, я переводила и общалась, остальные наши тоже успешно принялись за переводческое дело. Мне стало вдруг хорошо, я как бы парила на новых крыльях, голова к вечеру уставала до полной пустоты, даже страдания мои как-то отступили на задний план.
Но тут наука наша покатилась под откос: пропали деньги на реактивы, исчезло нормальное снабжение. Еще год назад, в 88-м лаба получила 50 тысяч долларов на импортные реактивы, например, гормоны растений (без них клетки в культуре не растут). А тут деньги, как ножом, отрезало, нету и все. Хорошо, какие-то запасы оставались, бартер с другими институтами, обмен шила на мыло. Hе оказалось и сахара, чтобы поддерживать наши культуры клеток, им надо по 2% в культуральную среду добавлять, они без сахара не могут. А тут Горбачевский сухой закон, сахар из магазинов пропал, весь пошел на самогонку, выдавать его стали по 2 кило в месяц по талонам. Cахар со склада в институте стала забирать себе наша бухгалтерия и прочее начальство, тоже на самогон, надо думать. Пришлось из дома свой сахар в лабу таскать для культур клеток, а из чего варенье варить? А ведь культуры не только поддерживать надо, надо еще и как-то экспериментировать, науку двигать, а реактивов нету. Хотя наука наша имела кучу совершенно практических применений, например, для выведения новых устойчивых сортов, а мудрая Р.Г. всегда нас заставляла не только заниматься удовлетворением фундаментального любопытства, но еще и практическими проектами, и сотрудничеством с отраслевыми прикладными институтами, т.е. "внедрением" наших результатов в сельское хозяйство. И все равно – “денег для вас нету, как хотите, так и продолжайте работать, например, сдайте подвал института под кафе-клуб-казино, а сами по домам”.
Либо вот вам дверка к занятиям наукой: уезжайте на время поработать зарубеж, заработайте денег, например, на квартиру. А потом все скоро устаканится, все вернется к приличному статусу кво, вы вернетесь, и опять будете жить, как привыкли, занимаясь наукой и более ни о чем не думая. Да и вообще, социализм с человеческим лицом, в стране стало можно говорить открыто, дышать свежим воздухом. Потом продукты пропали, социализм сменился диким капитализмом, но это временно, это ничего. Главное, казалось, страна движется в правильном направлении, и дел много, пока не до нас. Значит, нам надо пересидеть за рубежом, временно. Так уезжали многие из нашего поколения, лет за пять, начиная с 90-91-го. Мне казалось тогда, что реального выбора не было, надо было самим кормиться, детей кормить, да и наукой очень хотелось продолжать заниматься.
Большинство из нас по началу не пыталось примерить на себя эмиграцию: мы же временно были вдали от родины. Многие из уехавших в Штаты по 5 лет не могли раскачаться, чтобы подать на грин-карту, казалось, что незачем. Поэтому эмиграцию переживали по два раза: первый раз, уехавши, мучались ностальгией, утешая себя, что это временно, а второй раз, осознавая, что надо оставаться навсегда, еще раз надо было помучиться вопросом, а вот если бы... С точки зрения отношения к уехавшим, меня очень тронула недавно прочитанная книжка Симона Шноля про историю советской науки. Симон Шноль всегда вручал награды на Всесоюзных Олимпиадах по биологии, а иногда и экзаменовал на третьем (последнем) туре, относился очень благосклонно, говорил, что будущее в наших руках, дарил книжки, и вообще всячески "благословлял". Книжку его про историю советской биологии я привезла из России, читаю с удовольствием, хотя далеко не со всем согласна. Тронул меня один пассаж в конце, где он даже с некоторой яростью пишет, что нельзя осуждать уехавшую молодежь, что они так старались спасти остатки науки, чтобы потом вернуться и восстановить. Это конечно черезчур романтический взгляд, да и уехавшие все разные, но мою тогдашнюю позицию это отчасти отражает.
А дальше периоды моей московской жизни делались все короче, и свелись в конце концов к месяцу каникул летом. А основное время проходило в Японии, и так 8 лет. Приезжая летом, я старалась навещать нашу лабораторию, зайти в гости к Р.Г., на которую по очереди сыпались бесконечные страшные несчастья, смерть мужа, развал науки, да и старость ее поймала наконец. Очень мучительно было все это видеть. А мне она говорила: "Машенька, вы живете в стране вечной весны. У вас не получится вернуться к нам в зиму, вы уже оторвались". И поила “Эрл Греем” с печеньем.