Записки бродячего ученого: глава 11: mary_spiri

Последняя стадия культурного шока в чужой стране – “все, больше не могу!”

Если бы я прожила в Японии 2-3 года, не пыталась бы учить язык, и не особенно вылезала бы из своей многоученой среды, то скорее всего так и пребывала бы в восторженном состоянии по поводу всего японского. Однако же 8 лет прошло, из них около 6 - с неким пониманием и возможностью поддержать разговор, растущий ребенок в школе, замужество, развод, все это постепенно трансформировало мои чувства по поводу Японии на полную противоположность восторженности, и в 99-м уезжала я с удовольствием, с радостной мыслью "ура, навсегда". Надо сказать, что такое отношение адекватным тоже не было: как водится, нужна золотая середина. Попробую на нескольких примерах показать, чем же меня достала моя любимая Япония.

Первое - это отношение к гайдзинам (иностранцам), как к недолюдям. Забавно, что если японцев спросить, то большинство ответит, что они гайдзинов очень любят, и ими интересуются. И действительно - если надо, помогут, отведут, поддержат, все простят. Отношение японцев к гайдзинам полно противоречий из-за японской обособленности от остального мира, которoе очень способствуют мифотворчеству. При этом в японском обиходе совсем нет политкорректности западного образца, a по отношению к гайдзинам не всегда работает и обычная японская вежливость. В конце концов, если вы придете в зоопарк с наилучшими намерениями полюбоваться на слона, вас будет все интересовать: и сколько он есть, и сколько спит, и вы не будете ощущать, что ваши вопросы невежливы, или являются вмешательством в личную жизнь. При этом самое забавное, что когда японцы много общаются с каким-нибудь гайдзином, например, работают с ним вместе, то начинают его воспринимать как человека, и тут уже все правила вежливости станут на него тоже распространяться. А вот если просто случайно встретили в автобусе, то тут модель зоопарка со слоном начинает работать во всю силу.

Быть гайдзином бывает очень выгодно, например, тебя могут не наказать за нарушение правил дорожного движения. Главное при разговоре с японским полицейским, это ни за что не показать, что ты знаешь хоть какой-то японский, oтвечать на своем родном, например, грузинском, или русском. Тогда тебя отпустят без последствий. Другой пример чисто материальной выгоды: я была знакома со вполне взрослыми французами, которые ездили по всей Японии, покупая детские билеты за полцены. В худшем случае им приходилось доплачивать, но обычно сходило с рук. У нас в лаборатории был английский постдок Роб, который каждые три месяца брал 2 недели отпуска, что много даже по европейским меркам (8 недель в год!). Наш босс Камия совершенно свободно говорил по-английски, и вообще-то совсем не отличался всепрощением и снисходительностью к человеческим слабостям, но вариант прищучить Роба и не дать ему отпуска босс даже не рассматривал. Ведь Роб недочеловек, или же наоборот сверхчеловек, ибо где тут грань? Главное, не свой, чужой, собственно, так и переводистся слово "гайдзин", человек снаружи, другой. Нынче японцы тоже начали играть в политкорректность, и стали срочно заменять "гайдзин" на "гайкокудзин", "человек из чужой страны", но это не особо приживается в народе... При всех выгодах, чувство собственного достоинства несколько мешает воспринимать свое "гайдзинство" как благо. Почему-то с особенной силой начинает хотеться стать своим человеком. А это в принципе невозможно, если ты не японец, причем родившийся в Японии.

И неважно сколько ты живешь в стране, неважно, насколько ты умеешь говорить, читать, писать по-японски, для соседей по дому, метро, автобусу, ресторану, прохожих на улице, и всех окружающих тебя японцев (кроме твоих близких друзей) ты выступаешь в качестве слона в зоопарке, в лучшем случае, тобой любуются исподтишка, вполглаза, в худшем - заглядывают тебе в рот, чтобы зубы посчитать. Японцы ужасно любопытны, когда дело касается других стран и народов. Вроде бы все просто - езжай, смотри, и очень многие так и делают, в любой стране мира можно увидеть толпы японских туристов. Но за границей они обычно путешествуют группами, по путеводителям и с гидами, все по прописи, и времени у них мало. Все расписано по минутам, стоит гору денег (хорошие отели и экскурсии на японском), но никак не дает ответа на вопрос, а как живут эти самые гайдзины. Поэтому гайдзин, находящийся в Японии - это законная добыча любого смелого японца, который хочет узнать, что у лошадки внутри.

Опять-таки, этот острый интерес японцев ко всему иностранному может быть гайдзинам полезен, меня например раза три приглашали читать лекции о России, и платили по 100 долларов за лекцию, что было очень приятно (конечно, я и бесплатно сделала бы). Лекции проводились в японских клубах по интересам, так называемых "интернациональных". Японцы очень любят всякие ассоциации, особенно женщины, дети у которых выросли, и дел стало дома поменьше, а девать себя некуда. Однако же там были и пенсионеры, и работающие, все подряд. Например, в Чибе, где мы жили, в местном интернациональном клубе участвовали летчики из международного аэропорта Нарита, что меня очень удивляло, они ведь и так пол жизни проводят за рубежом, сами все знают, им-то зачем слушать байки про чужие страны и обычаи. Однако же сидели, активно задавали вопросы, и очень всем интересовались. Ибо всем этим японцам хотелось взгляда изнутри, понимания, а что это такое быть неяпонцем? Вот и главный вопрос ко мне после моего рассказа о России был: "Вот вы выросли в советские времена, у вас всего не хватало, даже туалетной бумаги", это японцы знают из ящика, видимо сей факт их так поразил, что все помнят, что при совке нечем было задницу подтирать. "А вы говорите, что у вас были очень счастливые и веселые детство и юность, как же так, как вам удалось? Почему вы не скитались, грустная, голодная и полураздетая (а также с грязной задницей), а радовались жизни?" Японцы сами привыкли радоваться, несмотря на тяжелые обстоятельства, так что им был смысл попробовать объяснить. Я начала с того, что в юности жизнь сама по себе прекрасна, добавила, что конечно многого не было, но все базовые вещи были, а задницу можно газетой подтереть. А потом принялась рассказывать о том, что было тогда, и чего нету сейчас. Например, про авиабилет Москва-Владивосток, который в то время стоил 30 долларов (в пересчете по черному курсу доллара). Про экспедиции, которые позволяли попасть в такую глухомань, куда иначе не добраться никогда, и все за бесплатно. Про то, как мы ездили по всей стране, 1/6 части суши. Про добрых людей в российской глубинке, ибо подавляющее большиство были гостеприимны, и всегда готовы помочь, если надо. Про то, как дома готовили всяческие разносолы не пойми из чего, и гордились, что могли сделать вполне приличный псевдосыр из майонеза. Про друзей, которые были родными на всю жизнь, и с которыми можно было эту жизнь бок о бок прожить, как мне тогда казалось. А под конец я им рассказала о нашей экспедиции на Дальний Восток, в морской заповедник на oстров Петра Великого, когда мы пристроились питаться "уни" (гонадами морских ежей). Тут японцы застонали: эту аргументацию они поняли хорошо. А под конец один из летчиков задал вопрос: "Я штурман, вожу рейсы Токио-Лондон через Москву, и мы все время летаем над Северной Сибирью по одному и тому же маршруту. И вот как-то летим и видим внизу огромный лесной пожар. А дальше меня на время перевели на южные рейсы, и снова над Сибирью я полетел только через три месяца. Но пожар все бушевал, почто в том же месте, сожрал целое море тайги. Скажите, а почему его не потушили?" - "А как, - ответила я, - его потушишь, если там никто не живет? Кто его тушить будет и зачем?" "Лес жалко, - грустно сказал летчик... И добавил: "Hесмотря на то, что вы тут рассказали, людей тоже жалко, особенно немолодых, и нездоровых. Хорошо, что вы к нам переехали, надеюсь, что вам тут у нас хорошо".

Должна заметить, что соглашаясь прочесть лекцию о своей жизни, ты как бы самa себя открываешь для вопросов, комментариев, интереса, позволяешь себя препарировать до определенной глубины. Совсем другое дело - это неспровоцированный, несанкционированный, внезапный и острый интерес случайно встреченных японцев, с которым сталкиваешься постоянно, и от которого нет защиты. Какие-то проявления учишься терпеть: например, если попадаешь в туристские места, вроде знаменитых храмов в Киото, то тебя окружают бесконечные школьники, приехавшие туда на экскурсии (это часть учебного процесса). Их школьные учителя, озабоченные "интернационализацией" своих подопечных, требуют, чтобы школьники здоровались с бедными гайдзинами-туристами. Поэтому двигаясь сквозь толпу, вызываешь целую волну "Харо-о" (Hello в японском исполнении). Довольно глупо реагировать на это сердитыми взглядами и шипением, столь же глупо устраивать стихийное братание, ибо школьники тебя очень боятся и просто разбегутся. Лучше всего вежливо улыбаться и отвечать коротко. Но вот взрослые, особенно женщины в метро, гораздо назойливее, от них так просто не отделаешься. Моя голландская подруга Марикен как-то мне сказала: "Если меня еще раз спросят, сколько мне лет, и что я ем на завтрак, я взорвусь!" У Нины была заготовлена пара по-настоящему грубых фраз в ответ на многочисленные просьбы совершенно незнакомых людей на улице и в метро потрогать ее волосы, мне даже неловко бывало, когда она их пускала в ход, но пару раз в месяц приходилось. Другая проблема была связана с колоссальной разницей в правилах поведения. Японцы почему-то считают, что если гайдзины общаются неформально, называют друг друга просто по именам, не держат дистанции, то значит никакой вежливости не нужно, что запретных тем и высказываний нет. У нас был японский постдок, который был безмерно навязчив, очень ему хотелось быть своим среди гайдзинов, но способы стать своим он выбирал странные, один раз, когда он спросил нашего француза Тахара, как часто тот спит со своей женой, то едва в морду не получил (Тахара удержал наш британский постдок Роб). Дело в том, что Тахар был еще и бедуин, не только француз, а у них такие вопросы совсем не комильфо. А японец потом говорил, что вообще-то Роб с Тахаром обсуждают все подряд, а почему ему нельзя? Ответ: не умеешь, не берись, его не устроил, он совершенно не чувствовал нюансов и границ.

Знание японского на уровне родного совершенно не помогает стать человеком в глазах японцев. Более того, их до глубины души потрясает, что белый человек может свободно говорить по-японски, "обезьяна заговорила!" Опять-таки, сразу оговорюсь, что наш любимый профессор Комамине ничего необычного в Нине не видел, ему страшно нравилось, что она так быстро и легко освоила чужую культуру и язык, но он ведь и своих сыновей специально отправлял в Америку, чтобы они свободно выучили английский. Проблема была не в друзьях и знакомых, проблема была с незнакомыми японцами. B какой-то момент я заметила, что Нина гуляет, низко надвинув капюшон, на мой вопрос ответила, что так незаметно, что она иностранка. Однажды я везла на метро Нину с парой японских подружек, мы стояли в вагоне, и девчонки не умолкая трещали по-японски, у Нины давно уже не было никакого акцента, японский стал родным. Перед нами на сиденье тихо спала тетка-японка лет 50, потом вдруг проснулась, огляделась, увидела болтающую Нину, и у нее буквально отпала челюсть, я никогда не думала, что могу такое в натуре увидеть. И это в Токио, городе полном иностранцев. Мы с Ниной много ездили по стране, на лыжах кататься, просто за город на выходные и т.д. И неоднократно соседствующие с нами в транспорте японцы, которые откуда-то знали русский, начинала наш разговор переводить своим спутникам. Т.е. сами они знали иностранный язык, но представить себе, что иностранцы могут знать японский они не могли. Нинин подход был обратиться к этим японцам по-японски, и либо предложить помочь переводить, либо поправить ошибку в переводе. После чего бедные японцы тут же затыкались, т.е. они вполне понимали, что все это невежливо.

Самый сюрной случай был, когда Нине было лет 13, я повезла ее и сына наших русских друзей погулять в лес в воскресенье. На обратном пути усталые (после 10 км пешком) дети тихо спали в поезде, я их растолкала на пересадку, и дальше тащила и подталкивала. И вот приходит следующий поезд, пустой перрон, никого нету, в вагоне сидит один дядька-японец пожилого возраста. Двери открываются, я подталкиваю детей вперед, они пытаются войти в вагон. И вдруг дядька осознает, что ему надо выходить, вскакивает и напролом к дверям, расталкивая моих подопечных. У меня инстинкт наседки: я выдвигаюсь вперед, а он начинает на меня по-японски орать, причем на таком грубом языке, что я его просто не понимаю. Однако домашние заготовки были и у меня: я в ответ ору ему: "Урусаи", что в дословном переводе означает "шумный", типа: "чего расшумелся", однако же применяется это слово только к детям и домашним животным, т.е. к низшим по статусу. Мужик совершенно обалдел, кинулся к станционному служащему, который стоял неподалеку и невозмутимо на все это взирал, и принялся ему рассказывать, как его обидели. Дети смотрели на меня с восторгом, в отличие от меня они поняли его монологи дословно. Двери вагона закрылись, я на прощание помахала мужику рукой, и поезд с нами внутри отбыл. Конец истории. Слон в зоопарке возмутился и заговорил...

Второе свойство, которым Япония достает бедных гайдзинов, это принцип, что все гвозди, которые торчат из доски, должны быть забиты обратно в доску по самую шляпку, чтобы не мешались. Мы с Ниной из доски торчали по определению. На школьных спортивных праздниках Нинину светлую голову было видно за километр. У японцев она вызывала две реакции: любовь с первого взгляда, или столь же необоснованную ненависть (скрываемую, но не всегда и не до конца). Обе реакции означали постоянное внимание со стороны всех окружающих. Однако после первого знакомства начинал практиковаться типично японский подход: для всеобщей гармонии надо, чтобы никто не высовывался, стало быть, гвоздь надо забить обратно в доску. Я совершенно не возражала, когда этот подход использовался, чтобы заставить Нину учиться наравне со всеми, даже наоборот, ей было полезно понять, что когда дело доходит до учебы, никакой особой уникальной замечательности в ней нету. Однако же постоянно случались всевозможные анекдоты. Hапример, после 6-го класса и перехода из младшей в среднюю школу в обязательном порядке вводится школьная форма. И свобода заканчивается, все должно быть форменым, костюмчик, носки, сумка, и даже заколки в волосы. Волос у Нины было много, целая коса, и тут-то начались проблемы: школьные правила состояли из двух пунктов, которые в Нинином случае были несовместимыми. (1) Заколки и резинки для волос должны быть черными, и (2) Заколки и резинки должны быть того же цвета, что и волосы. Я попросила разъяснений из школы, они думали 10 дней (наверно, посылали запрос в Министерство oбразования?), потом решили, что правило (1) имеет приоритет в силу своего положения в листе.

Гораздо менее безобидное забивание гвоздей состояло в том, что все дети должны были одинаково участвовать во всех школьных активностях, включая подметание пыли. У Нины на пыль была четкая, медицински доказанная аллергия, и пыль у нее вызывала астматические приступы. Однако же каждую неделю она эту пыль подметала, и мне никак не удалось ее вывести из-под удара, например, чтобы она мыла пол. Я думаю, что они даже безногого заставили бы танцевать, чтобы он не выделялся из общества. Точно таким же образом, участвуя в групповой школьной активности, она очень сильно простудилась, после чего ее астма настолько резко ухудшилась, что потом месяца три мы каждую неделю ходили в местную больницу снимать приступы. У них в школе был спортивный праздник, после которого набегавшихся разгоряченных детей сначала усадили ждать награждения, тут пошел сильный холодный ливень, а после всего этого их еще задержали убирать стадион, и все это продолжалось часа два. В общем, через неделю страшного бронхита я пошла в школу ругаться. А меня утешили: "Да вы не беспокойтесь, не одна ваша Нина заболела, простудилось и болеет 70% ее одноклассников". Почему-то меня это не утешило, но я поняла, что ругаться бесполезно, для всеобщей гармонии "ва" гвозди должны быть и будут забиты. Кстати, сами японские дети периодически бунтовали. Например, когда мы переехали, Нина перешла в новую школу, а мне пришлось съездить в старую за какими-то бумажками. Там я встретилась с ее классным руководителем, и он мне сообщил, что несколько мальчиков в Нинином бывшем классе выбелили себе волосы в память о ней.

Еще одно отвратительное явление, которое тоже связано с гомогенностью японского общества, это дедовщина в старшей школе. Не знаю, может Нине просто со школой не повезло (хотя она считалась хорошей), но после 6-го класса, когда начальная школа закончилась, настали тяжелые времена. Учителя гораздо хуже умеют справляться с подростками, поэтому у них возникают идеи договориться с главным бандитом из класса, чтобы он держал в руках всех остальных более мелких бандитов, а ему за это будут привилегии. А главная привилегия - позволить ему самому разбираться с неугодными. Нина была отличной мишенью для разборок: девочка необычная, чужая. Появилось много плохого, зависти, беспричинной ненависти, попыток принизить, стукнуть посильнее, заставить ее страдать. И она всерьез страдала, и при этом старалась со мной особенно не делиться, чтобы не огорчать. А еще записалась на айкидо, и за первый год сделала колоссальные успехи, прошла первые 4 пояса (начальных, конечно, но все равно много), уровень мотивации у нее зашкаливал, хотелось срочно себя защитить. Что ей вполне удалось.

Бывали истории, которые доходили и до меня. Например, один из ее одноклассников, сын какого-то мелкого японского мафиозо-якудзы, принялся к Нине цепляться. Она его взяла на болевой айкидошный прием, заломила палец, он даже заорал от боли. А в следуюший раз он ее подкараулил, спрятался за дверью женского туалета в школе, и когда она выходила, избил ее бамбуковой палкой по ногам. А учитель на ee жалобу сказал, что так как мальчик из якудзы, то они в школе ничего сделать с ним не могут, хотя все знают. Сказать, что я взорвалась, было бы преуменьшением моей бурной реакции. К счастью дома у меня в тот момент торчала моя подруга Барбара, немка-постдок в нашей лабе. Мы с ней очень дружим до сих пор. Реакция у Барбары была простая: "Нина, завтра мы с твоей мамой идем в школу, ты нам показываешь этого мальчика, а дальше мы вдвоем начистим ему ряшку, мало ему не будет". Когда эту же историю я вечером повторила в компании русских физиков-ядерщиков из Рикена, мне вежливо сказали: "Девочки, чего вам мараться, мы сами завтра сходим, с мальчиком разберемся, мы по-японски не понимаем, им нас и с ментами не остановитъ". Весь этот ажиотаж на тему кому достанется избить обидчика меня малость поуспокоил, и тут же стало очевидно, что это не выход. В результате, в школе было сказано, что если меры приняты не будут, то мой институт Рикен напишет письмо в Министерство Образования о том, как бедных иностранцев мучают в школе, и школа страшно потеряет лицо, а заодно и город Вакоcи, и весь японский народ. А тут вмешался папаша-якудза, и сам избил своего оболтуса, подбил ему глаз. А мы получили извинения. Так что инцидент был разрулен, но Нине в школе от этого легче не стало, от нее стали шарахаться, как от чумной. С каждым годом она делалась все красивее, девочки, по-моему, не хотели с ней дружить, чтобы не создавать себе контраста. Учиться же ей становилось лень, oт меня она тоже отдалилась, что было вполне нормально, помочь ей я особо не могла... Пора, мой друг, пора! Проект наш в Рикене заканчивался, и я решила уехать в 99-м летом насовсем. Правда, жизнь в России я себе не очень представляла, и на всякий случай нашла себе работу в США, саму себя убедив тем, что надо же Нине как следует выучить английский. Она конечно немножко понимала-говорила, у нас дома постоянно кто-нибудь что-нибудь вещал по-английски, гости, Барбара и ее бойфренд. Но по моему мнению, и ей, и мне пришла пора съездить в Америку.